Франция: леваки и исламизм

Толерантность и мультикультурализм долгие годы были для официальной европейской политики настоящим фетишем. И наиболее отличилась в этом смысле Франция.

Такая политика там массированно начала проводиться при Миттеране, мечтой которого было нечто вроде «плавильного котла» с общей синтетической идентичностью и перемешанной генетикой.

Он даже высказывался в том смысле, что, дескать, в его мечтах французы будущего будут с «кожей цвета кофе с молоком и чёрными глазами» (за точность формулировки не ручаюсь, говорю честно — читал давно).

Надо ли говорить, что подобное с самого начала было повесткой крайних леваков, проводником которой изначально по факту стали французские социалисты?

То, что сейчас у власти находятся не они, ничего не меняет — как и в других частях Европы, эта повестка успешно навязана всем остальным.

Тем не менее, последние события стали для левацкой повестки вообще и для французских социалистов в частности большим испытанием. Их толерантность вдруг оказалась лицом к лицу с явлением, на которое она явно не рассчитана, — с исламизмом.

А началось-то всё не с нынешнего «резания голов».

Кровь и толерантность

В январе 2015 года братья-мигранты Куачи и Амеди Кулибали убили 17 человек в результате нападений на сатирический журнал Charlie Hebdo и кошерный супермаркет, чтобы «отомстить за пророка», о чём они кричали в процессе смертоубийства.

Для толерантной Франции это стало настоящим шоком. В принципе, уже тогда становилось понятно, что мультикультурализм как нечто вменяемое и рациональное попросту заканчивается.

Вне зависимости от отношения к деятельности Charlie Hebdo, то событие стало крайне показательным и поделило французскую политическую реальность на «до» и «после».

Когда же Франция решила, что справилась с первым потрясением, последовало 13 ноября 2015 года — день большого парижского теракта, запомнившегося по названию концертного зала «Батаклан», возле дверей которого, по иронии судьбы, висела табличка с надписью: «Мы — Шарли».

Согласованная террористическая акция в нескольких местах на востоке Парижа повергла страну в ужас.

Первый взрыв произошёл в 21:20, во время международного футбольного матча между Францией и Германией. Через пять минут в популярном парижском районе ночной жизни началась настоящая резня: в Ле Карильон и Ле Петит Камбодж без разбору были расстреляны 15 человек; ещё пять — в Бонн Бьер и Каса Ностра. В 21:36 бар La Belle Équipe в течение нескольких минут превратился в настоящий тир. Под градом пуль погибли 19 человек. А в 21:40 вооружённые до зубов убийцы штурмовали концертный зал Bataclan. Они стреляли и бросали ручные гранаты в аудиторию.

В итоге только в «Батаклане» было убито 89 человек.

Кроме того, 683 человека получили ранения, из них 97 — тяжёлые. Теперь официально они считаются инвалидами войны.

Президент Франсуа Олланд заявил на следующий день после нападений, что преступники были сторонниками ИГИЛ* (террористическая организация, запрещённая на территории РФ), которые «объявили войну» Франции.

17 ноября 2015 года его министр обороны и нынешний министр иностранных дел Жан-Ив Ле Дриан официально попросил о помощи другие государства члены ЕС. Франция — единственная страна в Евросоюзе, которая когда-либо использовала это чрезвычайное положение европейских хартий.

Сегодня социалист Олланд прямо говорит: «Мы не покончили с исламистским террором». И возразить на это нечего, потому что нечто подобное произошло снова. Уже трижды за последние шесть недель.

Бесконечная история

25 сентября молодой человек пуштунского происхождения напал на двух сотрудников телекомпании перед бывшей штаб-квартирой Charlie Hebdo и серьёзно ранил их мачете.

В течение пяти лет постоянно сообщалось, что редакционная группа переехала в неизвестное место из-за неизменной угрозы безопасности. Но пришедший с трудом понимал французский язык. Зато был вполне готов «защищать свою веру», без разбора убивая других людей от её имени. Потому что это была его цель, ведь на самом деле не принципиально, работали они или нет в том журнале.

Логика здесь была совершенно иная: в таких войнах на территории врага невиновных нет.

За этим последовало обезглавливание учителя Сэмюэля Пати, совершённое прямо на улице потомком чеченских «борцов за свободу» за то, что он «учил своих учеников свободе слова».

Что именно это были за уроки — вопрос отдельный. Но вряд ли его обсуждение как-то объяснит французам необходимость резания голов среди бела дня. Да и не только французам, к слову сказать.

И, наконец, тройное убийство в церкви в Ницце. Три нападения, совершённые с применением грубой силы молодыми исламскими фанатиками, которые существовали в обстановке абсолютной толерантности, но которые убили из-за того, что сами оказались крайне нетолерантны и не видели необходимости каким-либо образом менять своё отношение к реальности.

И теперь, после десятилетий той самой толерантности и мультикультурализма, политические исламисты, подобные турецкому президенту Эрдогану, продолжают подливать масла в огонь, объявляя Францию и президента Макрона врагами ислама и называя европейских политиков нацистами и фашистами.

И Эрдоган не одинок в этом.

Ряд французских общественных деятелей, опять же левых взглядов, сейчас говорят, что французы, мол, не должны называть происходящее войной, мотивируя тем, что «это даёт трусливым убийцам статус комбатантов», а ещё сие не толерантно (нельзя же никого обижать!).

Но всем понятно, что война от этого не перестаёт быть войной.

А ещё что терроризм срочно необходимо как-то выводить из питательной среды, в которой он находится во Франции сейчас.

Минуты молчания и панихиды, сколь бы важны они ни были, недостаточно.

Марин Ле Пен и другие правые призывают создать специальные тюрьмы для потенциально опасных персонажей. Ультраправые националисты по факту ввели термин «исламофашизм» во французскую политическую и общественную дискуссию, что ещё недавно было просто немыслимо.

Ну, а что же левые?

Левые должны сдерживаться

Сейчас французские левые уже в принципе смирились с тем, что толерантность в её прежнем виде закончилась. Более того, до многих из них уже вполне определённо начала доходить простая истина, что и они тоже призваны противостоять тому, что наползает с Ближнего Востока и Африки, и надо защищать республику и её ценности.

Это верно не только во Франции, но и в таких странах, как Германия и даже Испания. Они уже начали признавать, что к т. н. «политическому исламу», проповедуемому террористическими структурами с Ближнего Востока и из Северной Африки, следует относиться строго, равно как и ко всем группам, которые готовят для него почву.

Они начинают разделять требование правых о том, что финансирование таких структур через Саудовскую Аравию или Турцию может и должно быть запрещено.

Они даже начинают заговаривать о том, что для исламских проповедников нежелательно и неприемлемо проходить обучение в странах, отличных от стран ЕС, и читать лекции на языках, отличных от национального, на религиозных объектах.

Но с другой стороны, призыв к созданию специальных тюрем является для них не только юридически и политически сомнительным, но, прежде всего, «противоречит идеалам свободы».

Тот же Франсуа Олланд утверждает, что нежелание бороться с террором при помощи радикальной смены концепции «прав и свобод» в отношении террористов и среды, из которой они появляются, — это не слабость, а сила.

Он говорит: «Мы должны делать и то, и другое одновременно — бороться с исламистским терроризмом, но мы также остаёмся самими собой».

Что ж, в этом смысле можно лишь посочувствовать французам. Нельзя сказать, что процесс вразумления в их обществе (в котором левые настроения значительны) совсем не движется.

Это не так — процесс идёт. Но, вероятно, прольётся ещё немало французской крови, прежде чем он дойдёт до каких-то более или менее ощутимых результатов.